Есть у нас в Кирове такая улица - Розы Люксембург. Уж не знаю, существовала ли она в Кирове раньше, и как называлась, но я предпочитаю называть ее "Розой". Знаете, как таксисты иногда говорят? "Ну, тогда я по Розе сверну и потом на Карла Маркса".

Вдоль по Розе я шла во время очередного ливня в холодном июле 2015-го. С неба низвергались водопады воды, словно бы открылись все хляби небесные. Не хватало еще божьего духа, который бы носился над водою. Впрочем, не знаю, быть может, он и носился, но мы, в силу неразвитости своих религиозных чувств, его не ощущали. Кто это - мы? Люди, бегущие под потоками воды, негромко ругающиеся сквозь зубы.

Я шла под зонтом. На моих ногах были черные резиновые сапоги на каблуке. Когда-то мне было очень важно купить именно такие - на каблуке, и черные. Чтобы ничто в них не выдавало резину, кроме серебристо-лакового предательского блеска. Осенью отец вырезал мне стельки из валенка для этих сапог. На самом деле, он вырезал их для матери, для ее резиновых сапог, но остался крепкий черный войлок и выбрасывать его было жалко.

Дождь был настолько силен, что под ногами был сплошной водяной ковер. Можно было бы сказать, что я шла по водной глади. Это было не так: грязно-оранжевая от глины вода бурлила и пузырилась, капли из луж достигали до колен. Джинсы промокли. Мне почему-то было все равно, и даже приятно. Настроение было умиротворенным. Как будто я только что вернулась с пляжа, искупавшаяся, окнувшаяся в мутную воду нашей реки Вятки.

Я шла и думала, почему я так люблю свой город - несмотря на нескончаемую грязь и серость улиц, которую всегда отмечают приезжие. Мой город не кажется мне серым, не кажется мне скучным, ведь я знаю, что это не так. Нужно просто уметь видеть и не стремиться сердцем в другие края. Когда в груди живет зов другого, прекрасного и чистого, звонкого и шумного города, сложно услышать сквозь этот грохот неясный шелест дождя в родном городе.

Хотя шелестом этот водопад сегодня назвать было сложно. По Розе Люксембург катились настоящие реки, волны, пороги, под ногами разверзались водовороты и подводные пропасти. Эти тонны мутной воды катились, не зная преград, и я брела, зачерпывая их невысокими сапогами. Брела вдоль по течению, и никак не могла вспомнить хокку Басё, что-то про цаплю, у которой короткие ноги в разлившемся от дождя ручье. Хотела бы я уметь выражать мысли в трех строчках, например, так:

Прошел летний дождь
И я вместе с ним
Прошел.

Ни разу не хокку, но передает мое обычное настроение. Сегодня мне не хочется думать о том, что моя жизнь уже была, что всё состоялось.

Я иду мимо дома, в котором жила? или живет? Жива ли она, Татьяна Петровна - та учительница, благодаря которой моя юность изменилась кардинально? Не знаю. Но я помню ее, смешливую и очень умную женщину 60-лет, никогда не унывающую и втягивающую нас, ее учеников, в разные авантюры. К примеру, в экспедицию в Суводи, где мы, девятиклассницы с ленточками в косах, из хороших семей, жили с пацанами из ПТУ - безо всякого присмотра. Или как вместе мы воровали голубые ели в питомнике... На душе становится светлее от таких воспоминаний. Может быть, хорошо, что я не помню Татьяну Петровну старой и немощной, умирающей...

Много, очень много людей останутся в моем сердце такими, как они были раньше. Я не знаю, что с ними сегодня, я не знаю, как они изменились внешне и внутренне, но я люблю их - такими, какими они были, и всегда буду любить, и буду помнить всегда. Моя лучшая подруга, уехавшая в Магадан навсегда, моя первая любовь, мальчик, который позволил мне
почувствовать предательство и понять, что я не способна на месть и на зло. Я ведь продолжала его любить, несмотря ни на что. Сейчас я чувствую благодарность, просматривая картины юности в калейдоскопе памяти... Они уходят, они умирают, а я все не могу отпустить никого из них...

На моем пути - детский сад. До него здесь был домик, в котором жил брат моей бабушки со своей молодой женой. У них были одинаковые фамилии, и после свадьбы ничего для каждого не поменялось. Брат бабушки был бесплоден, он много раз проверял это на стороне... Впрочем, его жена тоже не могла иметь детей. Они просили мою бабушку отдать им мою маму на удочерение, просто отдать, у бабушки были трое детей. Но бабушка не отдала. Я иногда думаю, маме хотелось бы, чтобы она жила в семье дяди Васи и тети Зои. В благополучной семье, одна...Я до сих пор помню мамины рассказы о том, как она выходила умываться - они жили в хибарках на Левитана - и к умывальнику выходили крысы,
чтобы напиться.

Однажды, когда мама слушала, как я обвиняю ее в том, что она меня родила, да, в подростковом возрасте, кажется, многие так делают, когда совсем худо, и мама призналась, что я была желанным ребенком, самой лучшей девочкой, а вот ее мать, моя бабушка, хотела от нее избавиться еще в утробе... спицами... Но не получилось. Мы тогда плакали вместе.

Как, впрочем, плакали вместе, когда бабушка умерла. Она умирала мучительно тяжело, четыре дня лежала и стонала. Мы не знали, от чего - от боли, в агонии, она уже не могла говорить. Мать держала ее за руку. Другие бабушкины дети приехали только на похороны. И устроили безобразный скандал из-за недоставшегося наследства. Не знаю, зачем, бабушка при жизни еще говорила, что отдаст всё тому, с кем будет жить. Другим детям она была не нужна. Несмотря на то, что благодаря бабушке я выросла с комплексом неполноценности (толстая! большой нос! белые пятна! большие губы! редкие волосы! - и так каждый день, с детства), мне она часто снится во снах. Живой. И я почему-то чувствую себя перед ней виноватой. Не знаю, может быть, потому, что я не смогла ее простить.

Вброд по улице Розы Люксембург. Я продолжаю идти, и розовые лепестки лилий кружатся в воде, прозрачной сверху, и темной снизу. Наверное, складываются в узор, который я уже не смогу увидеть. Я иду дальше, а дождь заканчивается...